Человеческий улей гудел от бушевавших внутри каждого эмоций, из тех, кто сумел преодолеть заснеженный перевал. Отголоски песни все еще звучали в их сердцах, но тьма и горечь потери постепенно съедали тот свет, что подарили им слова утешения, к которым они воззвали в момент отчаяния. Единое желание поддержать друг друга постепенно меркло, стираемое кровью, пролитой в Убежище. Слишком много потерь, слишком много боли. Он ощущал ее так четко, так ярко... каждый из них нес свою часть этой общей боли, добавляя в единый котел частичку себя, и, если не вслушиваться в слова, можно было ощутить каждого обитателя их нового дома, как бы далеко он ни был. Сплоченные единым горем, люди стали частью одного целого, пусть и сами еще не до конца понимали это. Ослабленные, но закаленные, они были настолько сильны, насколько слаб был каждый из них.
Сидя на верхушке крепостной стены, невидимый для большинства, Коул рассматривал людей, заглядывая в их души, погружаясь в мысли каждого, не зная как быть. Столько боли, столько отчаяния. Они хотели отомстить, они корили себя за свою беспомощность, роптали на тех, кто не спас, и тут же стыдились своих мыслей, пытаясь искупить их поступками. Им нужно было помочь, груз вины и ответственности за то, что они не могли изменить был слишком тяжел для них, но он не мог помочь всем сразу. Он помогал лишь единицам, по мере сил облегчая их участь, но избавить сразу всех от страданий он не мог.
Он видел, как люди старались помочь друг другу, как от их поддержки их боль становилась меньше и мысли все реже казались черной смолой. Для этого им были нужны слова и действия, они не знали в чем кроется причина, но им удавалось угадать как сделать легче. Это завораживало его, как и то, как одним лишь своим присутствием Инквизитору удавалось успокаивать чужие страхи и вселять надежду в отчаявшиеся сердца. Рядом с ней все казалось легче и светлее, в то время как его люди сторонились и не замечали, хотя он так же стремился помочь им, как и все прочие.
«Выйдя из Тени в тени остаешься»
Все же его не прогнали, хотя, он это видел, в чужих сердцах не нашлось места для него. Лишь одно живое существо позволило ему быть рядом, и он был благодарен ей за ее милость.
Наблюдая за тем, как Инквизитор ходит среди своих бойцов, он слышал, как затихают чужие тревожные мысли рядом с ней и внутри него появлялся покой, которого он не знал с того момента, как расстался с Рисом и Евангелиной.

Они не видели его, но он видел их. Они не помнили о нем, а он не хотел быть в чужой памяти. Пойманным, привязанным к тому, каким должен был бы быть. Ему нравилось, что он не связан, что он свободен и может уйти, не оставляя следов в чужих жизнях, не зацепляясь за их существование, оставаясь самим собой без помех. Наблюдая за всеми со стены, он слушал чужую боль, готовый помочь, но одна из многих была единственной в своем роде. Она помогала не одному, но многим, и ему нравилось то, что она делала с людьми. Инквизитор казалась не такой, как прочие. Лучше, быть может? Или просто ее помощи было больше, и из-за этого фигура девушки казалась более ...объемной? В ней сосредоточились чужие ожидания, он видел как мысли утихают, когда мимо проходит Инквизитор. Ему нравилось смотреть за ней, он она больше не двигалась. Остановившись почти рядом с ним, она что-то ждала...искала? Он болтал ногами над крепостной стеной, наслаждаясь тем, как тихо, как негромко все вокруг, улыбаясь своим ощущениям, когда до него донесся голос Инквизитора, назвавший его имя. Он удивленно посмотрел вниз, поймав взгляд эльфийки, что смотрела прямо на него. На губах парня заиграла улыбка, тут же стертая жгучим уколом страха  она видела его, видела как прежде его видели. Но всем было плохо от этого, он почти исчез, когда они перестали видеть. Что будет сейчас, когда он зацепится за них и станет частью их жизни, если ему разрешат помогать людям? Страх кольнул и исчез — ему нравилось, когда Инквизитор разговаривала с ним. От звуков ее голоса ему становилось спокойнее, и ему нравилось это. Она просила его спустится. Лучше, если бы она поднялась, но ему не сложно. Стоит лишь подумать о том, как он стоит рядом с девушкой, и он оказался внизу. Люди были странными, они могли так же, но не могли. Мысль сильнее тела, это же просто, но они привязаны к телам, привязаны к другим. Он тоже такой же? Нет, нет, он не такой. О нем не помнят, а значит он все еще свободен.
- Я спустился, - он оказался чуть поодаль от Инквизитора, пряча глаза, рассматривая носки ботинок и пыль под ногами. Он не мог часто смотреть в глаза им, он заставлял их забывать и не видел себя в чужих отражениях, а те кто помнили они смотрели на него, и он был тем, кем они его видели. Ему не нравилось это ощущение, он не хотел быть привязанным. Но он всегда мог заставить их забыть. Это успокаивало.
- Поговорить нужно? Я слушаю, или мне нужно говорить? Я могу рассказать — спрашивай, - он покосился на девушку, переминаясь с ноги на ногу. Мимо проходящие люди кивали или улыбались эльфийке, не замечая его, и он был спокоен. Даже когда она смотрела на него, он был не против. Она делала его человеком, спрашивала не обижают ли его. Он улыбнулся, посмотрев на Инквизитора.
- Они не помнят меня, они не могут обидеть, если не помнят за что, - он огляделся, разглядывая людей. - Так много огня, горячие бревна пахнут смолой, снег тает и кипит, он должен быть холодным, но он обжигает.
Тихо бормоча себе под нос, дух коснулся чужой боли, вдруг вспыхнувшей ярким пятном. Лежащий неподалеку солдат был укутан в бинты, и ему делали перевязку. Лица не было видно, лишь глаза сверкали безумным огнем из-под повязок.
- Так больно, так быстро, шипит вода на раскаленном металле, на лезвии сверкает чужая кровь,  треск, грохот — я ничего не слышу, - помотав головой, Коул посмотрел на инквизитора, все еще переживая отголоски чужих воспоминаний. Его глаза перебегали по лицу эльфийки, словно он спал на ходу, но он продолжал тихо бормотать, - Жарко, так жарко. Не могу кричать, огонь внутри, огонь везде... помогите, уберите это.

- Ты знаешь, ты помнишь о том, что я могу говорить, - он смотрит на Инквизитора, ее мысли отвлекают его, помогают не слышать о том, как просят другие. Он понимает, что ей хочется помочь ему. Это странное, ведь он помогает им, он не привык, чтобы не так, чтобы наоборот, но ему приятно. Непривычно и неуютно, но приятно. Есть над чем подумать, о чем подумать, можно спросить, но она вряд ли ответит.
- Тебе... жаль меня? -он посмотрел на девушку, слегка хмурясь. - Тебе жаль их, не боль, но неприятно. Холодно от чужой боли, не хочешь, чтобы было так. Но и не дашь мне помочь забыть. Я тебя пугаю? Но ты не боишься, и не опасаешься. Ты помнишь, как я помог, и поэтому не боишься?
Он переминался с ноги на ногу, неуверенно поглядывая то на Инквизитора, то в сторону раненых. Они нуждались в нем, их мысли плавали вокруг как большие рыбы, задевая его хвостами, выбивая из того места, где хотела его видеть эльфийка. Он пытался не замечать их, но они были больше, чем он. Они хотели помощи, но он не мог им помочь. Не пока она смотрит. Рука духа дернулась к кинжалу, привычно пройдясь по резной рукояти — он тут же убрал ее, ощутив верную твердость оружия.
«Нет, нельзя»
Мысль проскользнула змеей, свернувшись в уголке сознания, кося на него глазами-бусинами. Ему нельзя было быть как прежде, он тогда не понимал, но теперь знает.
- Сладко, - он задумчиво протянул, ухватившись за хвост слова. - Тепло, солнце как леденец. Яркий, сладкий. На языке мед, во рту тепло, а в голове пчелиный рой тихо жужжит, как сотни голосов, но мягко. Весело и сладко — свободно. Мир вокруг кружится, я кружусь, сплошное пятно света и тепла...
Мысль исчезла, мелькнув перед глазами яркой вспышкой, и вновь все стало прежним, но уже не таким как прежде. Им всегда интересно, когда не страшно. Он пытался объяснить, но всегда делал только хуже.
- Я слышу, когда нужен, - он сцепил руки, теребя край перчатки, глядя себе под ноги. Ему было страшно говорить об этом каждый раз, люди не понимали и не хотели знать. Им проще было бояться и не помнить. - Я слышу боль или как помочь.
Он поднял глаза на эльфийку.
- Тяжело, душно. Они страдают, я не хочу, чтобы страдали, но так надо. Мы помогаем, но они должны сами бороться, иначе больно всем. Небо как рана, зеленое, словно гной, но горит, внутри больно... ток по руке, тихий скрежет, скользкие камни. Падаю, пытаюсь подняться, а они все ближе. Нет, что это? Свет, свет не помогает, он их зовет, но он зовет и меня. Что это? Темнота. Все погибли, все, кроме меня...но как же так? Снова боль, острая, как кинжал, руки не чувствую, так жарко светит, как солнце.
Он замолчал, глядя как слова кружатся вокруг, оседая полупрозрачной пеленой яркой пыли. Он зацепил внутри, ей не понравится, но клубок большой. Сложно потянуть, не порвав. Им не надо видеть, чтобы помогать. Он так не умеет, но помочь нужно.
- Мыши любят сыр, - он посмотрел в сторону, закрывшись от Инквизитора полами шляпы. - К мышам приходят кошки, они танцуют, когда слышат мяту. Когда кошки танцуют, она улыбается, и больше не кричит...
Замолчав, дух вздохнул, подражая привычкам своего давнего друга. Он говорил, что так Коул больше похож на человека. Может быть, но он всегда не похож, даже когда это не так. Все видят это, вот и Инквизитор это увидит. Ему страшно, что она не даст ему помочь людям, что прогонит, и он снова будет один. Может да, а может нет. Ждать всегда тяжело, особенно, когда не знаешь ответа.